В чистом поле пыль клубится,
Слышен легкий сабель звон:
На врага карьером мчится
Наш гусарский эскадрон.
Все гусары молодые,
Кровь горячая кипит,
Вьются кудри золотые,
И в груди огонь горит.
Ментик за спиной летает,
Точно знамя на ветру;
И никто судьбы не знает:
Что, кого ждет поутру.
Но ведет нас в бой кровавый
Эскадронный командир;
Он питомец бранной славы, -
Наш отец и наш кумир.
Налетели, сшиблись в поле,
Рубка страшная пошла;
И француза бей, доколе
Он не выпал из седла.
Дрогнул враг и повернулся,
Мы пустилися вдогон;
И с победою вернулся
Наш геройский эскадрон.
Вечером осушим чарки
За товарищей своих,
Не пришедших с жаркой схватки,
А затем и за живых.
Так ахтырцы воевали,
И за Русь вершили месть,
И достойно защищали
Свою Славу, Веру, Честь.

Мерный цокот подков, гул копыт эскадрона,
Колыхание ровное стройных рядов;
Солнце нежно коснулось золотого погона
И ответно блеснуло в глаза нижних чинов.
Карабины пристреляны, сабли остро наточены,
И на пиках трепещут слегка флюгера;
Предвоенные сборы сегодня закончены,
Завтра может быть в бой нам идти, господа.
Славу предков умножим, честь свою не уроним,
За Россию готовы всегда постоять;
За царя и за веру погибших мы всех похороним,
Только будет ли Родина нас вспоминать?
Снова сельский постой, простота обстановки,
Плещет в кружках вино и игра за полночь.
Отчего же, корнет, вы вдруг стали неловки?
Думам черным не место, вы гоните их прочь.
И вот сном, наконец, все в округе забылось,
И расставив посты, крепко спит эскадрон,
Только в мирной тиши уже что-то случилось,
Знать монархи устали от тяжести древних корон.
Славу предков умножим, честь свою не уроним,
За Россию готовы всегда постоять;
За царя и за веру погибших мы всех похороним,
Только будет ли Родина нас вспоминать?
А на утро приказ поступил эскадрону:
«Сабли вон, и галопом вперед на врага!»
И пошел эскадрон, повинуясь барону,
Шпоры нервно вонзая в крутые бока.
Тут открыли по нам свой огонь пулеметы,
Пули бьют не жалея ни людей, ни коней,
И костяшки бросать начала смерть на счеты,
Сколько ты потеряла Россия своих сыновей.
Славу предков умножим, честь свою не уроним,
За Россию готовы всегда постоять;
За царя и за веру погибших мы всех похороним,
Только будет ли Родина нас вспоминать?

Скучно все же, братцы, жить
Без гусарства в наше время,
Чтоб не вставить ногу в стремя,
На биваках не пожить.
Пусть с улыбкой ироничной
Принимают нас порой,
Но живем судьбой одной
Мы с любимою Отчизной.
Пусть о нас слагает байки
По невежеству печать.
Мы вам скажем без утайки,
Нам на это наплевать.
Пусть нетрезвые порой
Мы бываем - это правда,
И гусарская бравада
Бьет из нас живой струей,
Мы мундир не запятнаем,
Не уроним честь свою,
Встав за Родину в бою,
Свое званье оправдаем.
И услышите вы весть:
В новой армии российской
Существует полк Ахтырский,
И гусары тоже есть.

Как сказал Козьма Прутков:
«Если хочешь быть красивым -
Поступай в гусары, милый,
Будешь ты тогда таков».
Как красив гусар мундир:
Доломан расшит шнурами,
Ментик с крылья-рукавами
И витой узор чакчир^*.
Вот спасибо за науку:
Понял я совета толк,
Поступил в гусарский полк,
И совсем забыл про скуку.
Закрутил свой черный ус,
Саблю с ташкою^** повесил,
И теперь хожу я весел:
Бравым молодцом держусь.
Когда полк гусар идет -
Сердца женщин так и тают,
И глаза их так сияют,
Что внутри душа поет.
Хорошо гусаром быть!
Для нас это - аксиома.
Дамы! Бросьте все дела вы дома:
Щи варить, посуду мыть.
Полюбуйтесь на орлов,
Что ни парень, то красавец.
И для каждой из красавиц
Подвиг совершить готов.
И не думайте, о боже!
Что мы ветрены всегда.
Это ж только иногда,
Честь для нас всего дороже.
Истину сказал Козьма:
«Если хочешь быть красивым -
Поступай в гусары, милый,
Будешь счастлив ты весьма».

Собравшись снова у бивачного огня,
Бутылку водки, запустив по кругу,
Пирует славная гусарская семья,
Где каждый воин, точно брат друг другу.
Напиток крепкий согревает кровь,
Он языки развязывает сходу,
И говорят гусары про любовь,
Про женщин, лошадей и про походы.
Как вместе бились о плечо плечо,
И плотным строем шли они в атаку,
И кони рвались в дело горячо,
В ряды пехоты вклиниваясь смаху.
О том, как много выпито вина,
Как на балах они мазурку танцевали,
Играли в карты с ночи до утра,
Каких красивых женщин целовали.
Идет своим пирушка чередом;
Бутылки пущены по кругу снова;
И взрывов смеха раздается гром
От остроты удачной острослова.
Люблю я так сидеть в кругу друзей,
В надежность коих не иссякнет вера,
Смотреть на яркое сияние углей,
И слушать байки унтер-офицера.

Полковники, поручики, корнеты,
Краса и гордость армии страны,
Люблю смотреть на ваши я портреты,
Дошедшие из милой старины.
Какие замечательные лица!
Какие благородные черты!
Ну, как же женщинам в вас было не влюбиться,
В мундиры, полные изящной красоты?
Ласкают глаз мне кудри, бакенбарды,
Окуренные дымами войны,
Гвардейские петлицы, аксельбанты,
Лампасы, лацканы, гусарские шнуры.
Мелькают ментики, кафтаны и колеты,
Кресты на шее, с бантом на груди,
И блещут золотые эполеты.
Что ожидает всех вас впереди?
Кого ждет слава, почести, известность,
Кому-то покоряться города,
Прославит кто-то русскую словесность,
А кто останется безвестным навсегда.
Увы! Традиции забыты офицерства,
Полки распущены, названий прежних нет.
Но никакие в мире изуверства
Не замели в истории ваш след.
И снова кисти, позументы, этишкеты
На шляпах, треуголках, киверах,
Как будто живописные сонеты
Мне повествуют о былых веках.

Не знаю, кем я в прошлой жизни был,
Но мне милей то время золотое,
И та пора, когда Денис Давыдов жил,
Когда над Русью встало небо грозовое.
Быть может оттого, что был тогда
Гусаром я в его лихом отряде,
Меня влечет к себе эпоха та,
И хочется в гусарском быть наряде.
Лететь стрелой на бешеном коне,
Не кланяясь ни пулям, ни картечи,
Горя любовию к родной стране,
Рубить врага в пылу кровавой сечи.
А между схватками, в бивачной тишине,
Послушать, как стихи свои читает
Давыдов. Словно сокол к вышине,
Он, вдохновленный музой, воспаряет.
И хочется на стих его стихом
Своим ответить. Чашу поднимая,
Замолвить слово о наезднике лихом,
Поэта-партизана прославляя.
Да, видно из эпохи славной той
В двадцатый век я был судьбой заброшен.
В век жуткий, век суровый, скоростной,
Явился в этот мир, никем не прошен.
Не знаю я, гипотеза верна ль,
Что все мы кем-то в прошлой жизни были,
Но я сквозь годы всматриваюсь вдаль,
Где мы с Давыдовым в одном полку служили.

Нет в гражданской войне победителей,
Даже если разбиты враги,
И разбросаны мощи святителей,
И остались ни с чем казаки.
Хоть исчезли все классы, сословия,
Упиваются властью вожди.
А в полях жарких битв и злословия
Моют кости погибших дожди.
Сколько было семей поразрушено:
Брат на брата, и сын на отца,
Чтоб на место царя незаслуженно
Посадить одного подлеца.
Были все для него только винтики:
И рабочий, и даже комдив.
Сам себя он поставил вне критики,
Всю страну в лагеря превратив.
Люди, бойтесь коварных правителей!
Кровь для них, все равно, что компот.
Нет в гражданской войне победителей;
Проигравшим же будет народ.

Пусть на поле бранной чести
Нам сражаться не дано,
Но несутся наши песни
Над седым Бородино.
Не забудем подвиг предков,
Защищавших Русь в бою,
Как плечом к плечу нередко
Честь отстаивал свою
Новгородец и ахтырец:
Кирасир, лихой гусар...
За содружество героев,
Пьем сейчас из полных чар.

Историей назначено нам было
Рубиться бок о бок, плечо к плечу,
И прикрывать в бою друг друга с тыла,
Чтоб только грудь была видна врагу.
В кампании Двенадцатого года
Под Миром, Дашковкой и при Бородино,
Наш натиск видел враг любого рода -
Он просто был кошмаром для него.
Еще не раз обрушаться удары
На головы проклятых басурман.
А нынче пьют ахтырские гусары
За полк литовских доблестных улан.

Гусары и драгуны по роду войск сродни,
Но к лошадям подходят по-разному они:
Гусар часами может не вылезать с седла,
А остальное время проводит у стола.
Драгуну конь не нужен - ему пешком ловчей,
Но пьет никак не меньше гусаров-усачей.
Так у драгун московских и командир герой:
«Цензурными» словами любого ставит в строй.
Гусарский же начальник обычно не готов
После обильной трапезы сказать немного слов.
А маркитантки^* славные какие у драгун,
Для них поются песни под звон гитарных струн.
Гусары долго возятся, колдуя над костром,
Чтоб все, что приготовлено съесть в пять минут потом.
И все-таки ахтырцы с московцами дружны,
Так как России-матери все воины важны.

На спинке кресла ментия^*
И доломан в углу;
Красавица в объятиях,
А голова в бреду.
О, сколько было выпито
Не стоит вспоминать,
Не помню также кто кого
Увлек потом в кровать.
Не помню ее имени,
Того, что ей шептал,
Или, вообще, без лишних слов
Ее я целовал.
А за окном багряная
Уже встает заря;
Лишь помню, что для женщины
Ночь прожита не зря.

Эх, Петрович, право дело!
Пьяных глаз своих не прячь,
А вели гусарам смело
Запрягать скорее кляч.
Проскакаться в чистом поле,
Протрясти в седле бока,
Отдаваясь конской воле,
С важным видом седока.
Будто мы не устарели,
Будто вовсе не пьяны,
Будто прямы мы, как ели,
И волос у нас копны.
Будто силы богатырской
Нам не надо занимать -
Дай стены лишь монастырской
Вволюшку поштурмовать.
Но, увы, погасли свечи,
Кончен бал, поникла рать...
Эх, взобраться бы на печи,
И в тепле дремать-мечтать.

Начало девятнадцатого века;
Какое яркое созвездие ума,
Каких творцов культуры человека
Собрала вместе русская земля.
Какие встретились великие поэты -
России гордость на все времена,
Они вошли в историю планеты,
Свои прославивши навеки имена.
Звезда Державина клонилася к закату,
С ним од высокий слог сходил на нет;
Он с ними вхож был в царскую палату, -
Вельможа, царедворец и поэт.
Жуковский - мастер романтической баллады,
Во стане русских воинов певец,
Снискал по праву в качестве награды,
Увитый лаврами торжественный венец.
Давыдов с саблею в поэтов круг ворвался,
Стихов гусарской вольницы творец,
Но им не только лишь ус черный воспевался
, Он был за правду колкую борец.
Поэта-партизана почитая,
В лицее юный Пушкин расцветал,
Весь мир, творенья гения читая,
Не раз над вымыслами слезы проливал.
Поэтов многих судьбы неизбежны,
Их век недолог, но не меркнет свет
Их душ живых, как океан безбрежных,
Они оставили неизгладимый след.
Так друг свободы - пламенный Рылеев
Во цвете жизни и духовных сил,
Свою главу за равенство плебеев,
В борьбе с самодержавием сложил.
Товарищ Пушкина и тезка Грибоедов,
Создатель одной пьесы, но какой!
Судьбы изменчивой все «прелести» изведав,
Погиб вдали от стороны родной.
А Лермонтов, родившийся позднее,
И не входивший в дружеский сей круг,
Но повторивший путь еще вернее,
Хоть знал, как Пушкин пал от подлых рук.
Его значение в эпохе той бесценно,
Стихов и драм и прозы слог каков!
Но также милы слуху непременно
Языков, Батюшков и Тютчев и Козлов.
Как много сердцу значат Баратынский,
И Вяземский, и Дельвиг, и Кольцов.
О, светочи словесности российской!
Собратство замечательных певцов!
О, сколько чудных звуков миру дали!
Как много строк прекрасных о любви
Потомкам по наследству передали,
И в нас остались вечно живы Вы.

Расслабиться вдали от Клязьмы
Надежда тает как туман.
По улицам старинной Вязьмы
Водили нас под барабан.
Внутри горит, как говорится,-
Был накануне перепой.
Нетерпеливою душой
Мы жаждем все опохмелиться.
Мы ждем с волнением движенья
К губам бутылочки пивной,
Как ждет Валькович удалой
Минуты жаркого сраженья.
Пока мы трубами горим,
Пока сердца и почки живы,
Мой друг! Бивакам посвятим
Души последние порывы.
Товарищ, верь! Падет она,
Звезда с мундира генерала,
И на стенах того спортзала
Напишут: «Сашь! Иди ты на..!».

Декабрь не радует погодой:
Осенний дождь идет с утра,
И тучи с явной неохотой
Ползут на нас из-за бугра.
Вновь лужи плещут под ногами,
В людей сосульки метят с крыш,
И ведь совсем здесь не Багамы
И любящий тепло Париж.
Отвыкли от зимы холодной,
От снега в человечий рост,
Да, слякоть нынче стала модной,
Исчез зимы российской ГОСТ.
И во дворах катки все реже
Коньковым звоном полнят слух,
А детвора все ждет в надежде
В Москву прилета белых мух.
Машины дружно месят кашу,
Под грязью цвет неразличим,
И чью-то помянув мамашу,
Все вместе в пробках мы торчим.
У демократов даже снега
Зимой не выпросишь теперь.
Давай возьмем вина и хлеба,
И на замок закроем дверь.

У кирасиров дух тяжелый,
И командир у них крутой,
И пистолет не разряженный
Таскает всюду он с собой.
Идет налево – девок любит,
Направо, – стало быть, жену...
Он там с друзьями водку глушит
До помутнения в уму.
Там на неведомых дорожках
Следы каких-то нечистот.
Петрович там, на тонких ножках,
Между палатками снует.
Там лес и дол видений полны,
Не продаются там поп-корны.
Там суп готовится с лапшой,
И тридцать кирасиров спьяну
Барана режут на поляне,
И с ними дядька их большой.
Там Уланович мимоходом
В седьмой раз падает с коня;
Там в сотый раз перед народом
Сир, набок голову склоня,
Играет грозного царя;
Валькович там в палатке тужит,
Ему Аршинов верно служит;
Там Пакин с пьяной головой
Идет, болтает сам с собой.
Там Волин над стаканом чахнет;
Там русский дух – там водкой пахнет.
И я там был, и водку пил,
У кирасир в палатке лежа,
Читал стихи, и Фошин Леша
Свои мне байки говорил.

Напился нынче пьяным
Заплелся мой язык,
И начал им бессвязно
Гундосить напрямик.
Рубил я правду-матку,
Ворочая слова,
Как будто клал заплатку
На прошлые права.
Чего-то добивался,
Манишку теребя,
И мыслью разливался
По древу, как змея.
Но змей был тот зеленый,
И ядом отравлен,
Стоял я озлобленный,
Как облетевший клен.
Но наступило утро…
Проспавшись, понял я,
Чтоб жить на свете мудро,
Не пей ты, как свинья!

Я посетил сей уголок земли,
Куда уставшего от бранных дел гусара,
Ветра свободные степные занесли,
Где летом травы выжжены от жара.
Где отдыхал в звенящей тишине
От свиста пуль и грохотанья пушек,
Где вспоминал о боевом коне,
И о веселье дружеских пирушек.
Труды писал об опытах войны
И посылал в столичный «Современник»,
И подрастали здесь его сыны,
И к краю этому прирос, как-будто пленник.
И здесь он встретил свой последний час,
Не выполнив всех дел и половины...
Как солнца луч в степи ночной погас,
Став сразу витязем эпической былины.
Потомками Давыдов не забыт,
Чтят в Верхней Мазе земляка-поэта,
Музей при школе в честь него открыт,
И день рожденья празднуют средь лета.