Д.Кузьмин-Караваев
Первые дни войны
Из нашего прошлого. Воспоминания членов союза б[ывших] юнкеров Николаевского кавалерийского училища в Гельсингфорсе. Гельсингфорс, 1943.
Как ярко вспоминаются первые дни войны. Выветрились, может быть, из памяти названия деревень, в которых приходилось ночевать, маршруты разведок, отдельные имена. Но как только мысленно переносишься к августовским дням 1914 года, то невольно вспоминаешь во всех подробностях все эпизоды первых боев, первых раненых, первых убитых. Отчетливо и ярко вспоминается то возбужденно-радостное настроение, подобного которому, вероятно, никто из нас с тех первых дней войны больше не переживал. Почти 25 лет прошло с того момента, а как будто помнишь аромат скошенных полей Галиции, видишь перед собою русские деревни, которые бесчисленной чередой мы проходили различными строями и аллюрами, иногда с боем.
При входе в каждую деревню обязательно католическое распятие, где-нибудь на горке убогая церковка, в центре более крупных сел каменный костел. Масса фруктовых садов. Краснеющие на солнце яблоки, сочные груши, сливы, местами крупные абрикосы издали привлекают наше внимание, сулят утолить не покидающую нас в это исключительно жаркое лето жажду. Но заботиться о том, как нам достать фрукты не приходится. Как только, хотя бы самым незначительным разъездом, мы входим в какую-либо деревню, то все ее наличное население высыпает на улицу. Старики смотрят ласково и приветливо снимают картузы, молодухи и дети держат в руках корзины с фруктами и щедро раздают их проезжающим, лишь изредка шарахаясь от заигравшейся или чего-нибудь испугавшейся лошади. У многих хат выставлены ведра или кувшины с водою и молоком. Но в самые первые дни войны начальство предостерегало от употребления воды, предупреждая, что были случаи ее отравления, в особенности был сам осторожен и удерживал других от употребления воды, особенно из колодцев, только что приехавший в Стародубовский драгунский полк ротмистр Кавалергардского полка барон Бильдерлинг. Его отец командовал Стародубовскими драгунами во время русско-турецкой войны. Сын в японскую войну, бывший ординарцем при отце, командовавшем, если память мне не изменяет, нашей 2-й армией, а затем служивший в Кавалергардском полку, при объявлении войны подал рапорт о переводе в Стародубовский Драгунский полк, мечтая о том, чтобы в рядах этого боевого полка, также как и его отец, получить заветный орден св. Георгия. Мечта осталась неосуществленной, несмотря на то, что он сразу проявил себя храбрым, распорядительным офицером с большой инициативой. К сожалению, он был слабого здоровья и вскоре после начала войны, схватив острый ревматизм, был вынужден надолго эвакуироваться в тыл.
25 июля я вместе с бароном Бильдерлингом приехал из Петербурга в Стародубовский Драгункий полк, который в составе всей 12-й Кавалерийской дивизии был сосредоточен у станции Черный Остров между Проскуровым и Волочинском. Ротмистр Бильдерлинг был назначен командиром 1-го взвода 1-го эскадрона, я на правах вольноопределяющегося попал в тот же эскадрон и тот же взвод. В ночь с 5-го на 6-е августа (все числа по старому стилю) полк вместе с остальными полками дивизии перешел государственную границу. 8-я армия, в состав которой армейской конницей входила дивизия, начала наступление на Галицию. Около полудня 6-го августа проходим Тарнополь, с налета взятый в это утро 12-й пехотной дивизией. Мы идем преследовать противника, отступившего на запад, и Тарнополь проходим на рысях. Город совершенно не пострадал от бывшего утром боя и выглядит очень чистеньким и аккуратным. По улицам бродят солдаты Азовского пехотного полка и кое-где слышен звон разбиваемых магазинных витрин. Штабс-ротмистр Калугин делает крутой заезд галопом и стиком разгоняет группу пехотных солдат, со смехом, под плач и вой евреев, вытаскивающих из бакалейной лавочки какие-то ящики и мешки.
Никогда не забуду день 8-го августа. Весь день 7-го мы маршировали всей массой дивизии. Артиллерия несколько раз вылетала на позицию и открывала огонь. Белгородский Уланский полк почти целиком маячил целый день на горизонте широкой галицийской равнины, пытаясь завлечь противника под удар дивизии. Но неприятель был осторожен, и какие маневры ни придумывал начальник дивизии генерал Каледин, какими аллюрами он не перебрасывал дивизию с места на место, чтобы атаковать австро-венгерскую кавалерию, настоящего кавалерийского столкновения мы с ними в этот день не имели. Часам в 6-ти вечера разошлись на указанные ночлеги, но не успели мы размундштучить лошадей, как получили приказ, согласно которому наш 1-й эскадрон целиком идет в разведку. Я попал в разъезд штабс-ротмистра Калугина. (Полк вышел на войну с полным комплектом офицеров, и с приездом в полк ротмистра Бильдеринга в 1-м взводе 1-го эскадрона было два офицера). Всю ночь, неоднократно натыкаясь на разъезды и заставы противника, мы пытались выяснить, насколько пехота противника успела укрепиться на рубежах. Часам к 7 утра возвратились к месту ночлега, но дивизии там не нашли. Встретились с дивизионом Ахтырских гусар, направлявшимся в конном строю для атаки деревни, название которой у меня сейчас из памяти вылетело. Калугин решил принять участие в атаке и примкнул взводом к левому флангу гусар. Пошли по скошенному, но неубранному полю широким галопом. Австрийцы встретили нас огнем, но не могу сказать, чтобы очень интенсивным. Однако атака все же захлебнулась из-за целого ряда огородных заборов. Мы дружно перескочили через первый забор.
Однако через несколько саженей наткнулись на второй забор, который раньше нам виден не был. Перескочили и через него, потеряв несколько драгун с закинувшимися лошадьми. Когда здесь определилось что для того, чтобы достигнуть деревни нам придется преодолеть еще несколько заборов, то штабс-ротмистр Калугин, видя, что и соседний эскадрон Ахтырцев отдельными всадниками поворачивает назад, дал шашкой сигнал «повзводно налево кругом». С сильно поредевшими рядами вернулись Ахтырцы, а с ними и мы к месту, где, имея начальника дивизии во главе, сосредоточивалась в эту минуту вся дивизия. В этой атаке, как мы потом узнали, был убит командир 3-го эскадрона гусар ротмистр Панаев, один из немногих доскакавших до деревни.
Однако начальник дивизии генерал Каледин принадлежал не к тем начальникам, которые отказываются легко от поставленной цели. Получив донесение командира гусар полковника Бенуа, что деревня в конном строю взята быть не может, он немедленно спешил драгун и казаков и велел им наступать на деревню стрелковыми цепями. Австрийцы к этому времени получили подкрепления и встретили нас сильным огнем. Несмотря на это как драгуны, так и наступавшие левее их казаки, медленно, но верно приближались к деревне. Время близилось к 12. Вдруг произошло нечто, по первому впечатлению, непонятное. Как-то сразу стало темно, как ночью. В этот день было полное солнечное затмение. О нем, конечно, знали заранее. Еще накануне, по крайней мере, командир нашего эскадрона ротмистр Георгиу предупредил о нем драгун и прочел целую лекцию. Но в пылу боя все об этом забыли и, когда неожиданно все вдруг оказалось во тьме, то большинство драгун, я это ясно видел, были охвачены паникой. Некоторые уже бросали оружие, почти все стали собираться в кучки. Стрельба прекратилась как с нашей, так и с австрийской стороны. Однако энергичными покрикиваниями и – из песни слова не выкинешь – столько же энергичными ударами стиков драгуны были быстро приведены в порядок и с еще большей энергией двинулись через огороды к деревне.
Шли не перебежками, а широким шагом, как на маневре, не задерживаясь ни на минуту, тем более, что огонь австрийцев, по не понятным для нас причинам, свелся к нескольким отдельным, не причинившим нам никакого вреда, выстрелам. Уходят – мелькала мысль, и я видел, что каждый командир эскадрона торопил свои цепи с целью первым войти в деревню. Но как только мы прошли огороды и вышли к большой дороге, то неожиданная картина развернулась перед нами. При входе в деревню, как всюду, стояло католическое распятие. Как холм, на котором возвышалось это распятие, так и поле вокруг были полны черной массой народа. Кода мы подошли еще ближе, то с удивлением заметили, что толпа на половину состоит из солдат, на коленях молившихся перед распятием. Это были солдаты части оборонявшей деревню. Напуганные затмением они побросали оружие, ушли из окопчиков, которые наскоро были выкопаны вокруг деревни; это были первые, захваченные полком пленные.
Следующие дни протекали в обстановке обычной маневренной войны. 11-го, а может и 12-го, после артиллерийской подготовки, дивизия вместе с 2-й Кавказской сводной казачьей дивизией взяла город Бржезаны. Полк несколько раз в этот день выстраивался для конной атаки, но только выстраивался и маневрировал, ибо противник на сближение не шел. Наш эскадрон в этих маневрах не участвовал, т.к. был в прикрытии нашей донской артиллерии.
На ночь в этот день полк был отведен в великолепное имение графа Потоцкого, приблизительно в 10 километрах от Бржезан. В имении был большой спиртной завод с сохранившимся складом. Командир полка приказал поставить к складам караулы, но позднее во дворец Потоцкого пришел штаб дивизии и начальник дивизии приказал все запасы спирта спустить в пруд. Кое-кто из драгун все же успел при этом напиться. В этот же день мы исключительно много и вкусно поели. В имение Потоцких полк пришел около 6 часов вечера. Часов в 8 нам дали настоящий ужин. А часов в 12, когда я давно и крепко спал, меня разбудили, чтобы дать попробовать действительно дивной ухи, приготовленной из форелей, для развода которых в имении было два отдельных пруда.
Вообще жаловаться на голод нам не приходилось. Обоз первого разряда никогда за полком не поспевал; эскадронная кухня, в большинстве случаев, тоже. Но ели мы каждый день и скажу даже вкусно. Для меня было загадкой, кто и когда успевал приготовить обед. Ели его в разное время, в большинстве случаев поздно вечером. Но едва успеешь освоиться с местом, отведенным на ночлег, успеешь помыться ключевой или колодезной водой и позаботиться о лошади, что в то время затруднений также не представляло, как к вахмистру, с которым я помещался, приносится миска с едой. Я затрудняюсь дать название этой еде. Это была какая-то мешанина кур, гусей, уток, иногда поросят, густо заправленная капустой, картофелем и всевозможными пряностями. Когда и кто все это приготовлял я сказать затрудняюсь, кем покупалась, откуда бралась вся эта живность – тоже не знаю. Открытого мародерства я ни разу не видел, так же как никогда не видел у драгун на походе на руках или на пиках гусей или визжащих поросят – что приходилось видеть при встрече с полками казачьей сводной дивизией, с которой в этот период мы встречались почти ежедневно. Подозреваю, что с ведома командира эскадрона или, во всяком случае, вахмистра где-то захваченный или приобретенный харч в изрядном количестве возился в патронной двуколке. Во всяком случае, к вечеру мы всегда были вкусно накормлены, а на утро с чашкой «хорбаты» обязательно выдавалась сухая птица или «снетанок» со вчерашней мешаниной. В Бржезанах, почему-то в аптеке, купили в большом количестве вполне приличный шоколад в плитках, который долго потом грызли во время разведок или когда лежали в поле в ожидании нового приказа.
Жаловаться приходилось только на усталость. Редкую ночь удавалось выспаться. Почти каждую ночь от эскадрона требовалось два-три разъезда. Если нет – то сторожевое охранение или, в лучшем случае – дневальство по взво… Поэтому, несмотря на молодость, спать хотелось всегда. И совершенно естественно было видеть, что как только пола остановится во время движения, хоть на несколько минут, как на обочинах дороги, в канавах сейчас же растянутся усталые фигуры, сквозь сон следящие за своими лошадьми.
Трепали дивизию очень сильно и перебрасывали с места на место. 15-го августа дивизия получила приказ круто сменить направление и с западного двинуться на южное, к Галичу, операция против которого стала намечаться в развитии успешного наступления. Однако дивизия перебросилась к Галичу не без потерь и затруднений. В момент, когда генерал Каледин, во исполнение приказа о переброске дивизии на южный участок 8-й армии, шел по направлению к Галичу, крупные австрийские силы неожиданно были брошены из-под Рогатина в прорыв, образовавшийся между Бржезанами и Галичем. Направленная в этот участок наша пехота подойти не успела. И получив от арьергардных разъездов донесения, что в образовавшийся прорыв прорвались не только конные, но и пехотные части противника, генерал Каледин, по личной инициативе, прервал движение на юг, повернул назад и всей массой дивизии ударил во фланг двигавшейся в прорыв пехоты противника. Эта операция 12-й кавалерийской дивизии отмечена в воспоминаниях генерала Брусилова, вообще не очень щедрого на похвалу отдельным начальникам и особенно не любимого им генерала Каледина. В результате этого маневра генерала Каледина 16-17 августа на реке Гнилая Липа разыгрался встречный бой между 12-й кавалерийской дивизией и наступавшей пехотой противника. Лишь во вторую половину дня 17-го августа к месту боя подошла пехота, закрепившая нашу победу. В этом бою я получил свое первое ранение, на долгое время прервавшее мое участие в войне.
Во время этого боя со мною произошел оригинальный эпизод чисто личного характера. После утомительного боя 16-го августа на левом берегу Гнилой Липы, когда мы сдерживали наступающего противника, дивизия с утра 17-го перешла в наступление и, форсировав Липу на переправе при деревне Руда, повела наступление через лес на западном берегу Липы. Вышибли австрийцев из леса и остановились на его пушке. Залегли здесь в кустах. К этому времени цепи всех четырех полков дивизии перемешались настолько, что наш эскадрон, например, имел своими соседями с одной стороны улан, а с другой – гусар. Связь со штабом полка была утеряна и командир полка, как только цепи залегли и прекратили движение вперед, стал искать связи с полком. Я же со своей стороны воспользовался перерывом боя и прилег у какого-то дерева. Заснул моментально, тем более что всю ночь накануне провел в заставе на неприятельском берегу. Неожиданно, почти автоматически, просыпаюсь от окрика: «Кузьмин Караваев, пожалуйте на минутку сюда.» Вскакиваю и спешу по направлению окрика. Подхожу к дереву, под которым полулежат командир Белгородского уланского полка, его два помощника и два ротмистра. Вытягиваюсь перед ними и вижу их удивленные лица. «Что вам нужно?», - спрашивает один из них. «Вам угодно было меня вызвать», - отвечаю я и тут вижу, что сразу после меня к группе начальства подходит молодой корнет Белгородского полка.
«Я вызвал сейчас корнета Кузьмина Караваева», - замечает командир Белгородцев. «Моя фамилия Кузьмин Караваев и услышав свое имя, я и поспешил явиться», - поясняю я свое появление и отхожу обратно к дереву, под которым до того лежал. Через минуту вижу подходящего ко мне только что встреченного корнета. Вытягиваюсь перед ним и через минуту выясняем наши взаимоотношения. Он оказался моим троюродным братом Всеволодом Борисовичем Кузьминым Караваевым. Штандартный портупей-юнкер Николаевского Кавалерийского Училища 1912 года он, в бытность свою в 1911-12 годах в Петербурге, был с визитами у моих родителей, но нам с ним как-то ни разу не пришлось встретиться. Я совершенно не знал, в какой полк он вышел и, поступив по совершенно случайным мотивам с начала войны в Стародубовский полк, я никак не ожидал, что окажусь однобригадником со своим троюродным братом, хотя и знал, что его отец был в это время командиром 1-й бригады 12-й Кавалерийской дивизии. В сумке Всеволода Борисовича оказались крутые яйца, у меня был купленный в Бржезанах шоколад и до возобновления боя мы успели и закусить и переговорить о нашем родстве и о наших семьях. Однако вскоре австрийцы получили из Рогатина подкрепления и решили выбить нас из только что занятого нами леса. Предварительно они открыли сильный артиллерийский огонь, по тому времени могущий считаться ураганным. Один из снарядов, разорвавшийся в ветвях дуба, под которым сидели указанные мною старшие офицеры Белгородского полка были убиты или тяжело ранены все там находившиеся, т.е. командир полка, два подполковника и два ротмистра.
Вскоре наши цепи получили приказ продолжить наступление. К этому времени подошла наша пехота – знакомая нам по Тарнополю 12-я дивизия – и мы быстро переехав поляну, отделявшую нас от второго леса, через который уже наступали австрийские цепи, двинулись им навстречу. Перебегали от дерева к дереву, соревнуясь с пехотой в быстроте перебежек. Во время одной из перебежек я почувствовал сильный удар по ноге. Я подумал, что я споткнулся во время перебежки о какой-нибудь незамеченный мною пень или корень и, опустившись у следующего дерева, не обращая внимания на боль, продолжал стрелять по мелькавшим время от времени голубым шинелям. Однако опустившийся рядом со мною драгун Синицын обратил внимание на кровь, лившуюся из моего сапога. Попытался я встать – не тут-то было – нога сейчас же сломилась как спичка. И лишь при помощи Синицына, опираясь на винтовку, я смог отойти в тыл. Ротмистр Георгиу распорядился отправить меня в деревню Руда, где уже давно развил свою деятельность дивизионный лазарет. Меня поместили в офицерскую палатку и моим соседом оказался тот же корнет Кузьмин Караваев. Он был ранен в левую ногу (я в правую) буквально одновременно со мной. С другой моей стороны лежал командир 1-го эскадрона Белгородских улан ротмистр Чекатовский, раненый в руку и грудь осколком шрапнели. На следующее утро нас с Всеволодом Борисовичем погрузили на телегу и по ужасным дорогам отправили в Подволочиск для дальнейшего направления в Россию. Мой первый период войны кончился.