Назад

Вперед    

Бородино

(глава из книги)
Полный текст книги читайте здесь.

Среди многих тысяч людей был на этом поле человек, для которого все оно, с его оврагами, ручьями, реками и лесами, было родной дом – Денис Давыдов. Село Бородино было имением его семьи, на этих полях он вырос, а на том кургане, где потом была устроена батарея Раевского, читал газеты с описанием суворовских походов по Италии и Швейцарии.
- Вот видите – речка. Называется она Колоча, стрики говорили, будто от слова «колотить»… - урок бородинской географии Денис Давыдов устроил для своего товарища, штабс-ротмистра Ахтырского гусарского полка Бедряги. - В Колочу впадают ручьи Огник, Стонец и речка Война. Мальчишкой я думал - что же было на этом поле, если у этих речек и ручьёв такие имена? Думалось мне, что когда-то давно сходились здесь в схватках богатыри. Все мечтал найти где-нибудь в траве древний меч...
Давыдов умолк. Он смотрел на поле и не узнавал его: неужто и правда именно здесь бегал он со своими собаками, пытаясь быстрее них догнать зайца?
- Так может мы и остановимся в вашем доме, Денис Васильевич? – спросил Бедряга. - Где уж – там все занято генералами! – ответил с усмешкой Давыдов. – Сараи заняты штабными, нам, простым гусарским офицерам, остается ночевать на земле.
- А что же с вашей затеей идти в тылы французские в партией гусар и казаков? – осторожно спросил Бердряга. Он знал, что для Давыдова это больной вопрос – на днях Давыдов отправил князю Багратиону, у которого прежде состоял пять лет адъютантом, об этом письмо. Однако Давыдов, неожиданно для Бедряги, улыбнулся.
- Да вот вчера князь вызывал меня к себе, выслушал, и обещал пойти с моей идеей к светлейшему! Вчера же хотел пойти, да Кутузов был весь день занят, так что сегодня у них должен быть обо мне разговор. А если даст Кутузов добро, пойдешь со мной, Бедряга??
Бедряга вспыхнул:
- Да я за вами, Денис Васильевич, в огонь и в воду!

Давыдов был его кумир, да и для многих – кумир: в свои 28 лет он был уже подполковник, а жизнь его уже в эти годы была то легенда, а то байка. При начале карьеры Давыдов попал в кавалергарды, но за едкие стихи о первых лицах государства переведен в армейский гусарский полк, что, впрочем, скоро понравилось ему уже хотя бы от того, что гусарам, чуть ли не единственным в русской армии, разрешались усы (из-за усов уже много после войны была у Давыдова история - его переводили служить в конно-егерскую бригаду, при этом он не только терял чин, но и усы должен был брить – егерям они не полагались. Давыдов в отчаянии написал царю рапорт о том, что не может командовать егерями из-за усов. Александру это письмо попало в хорошую минуту - Давыдову был возвращен чин и его назначили командовать вместо егерей гусарами).

Может, стихи и спасли его - кавалергарды в 1805 году ушли в поход, и при Аустерлице погибли почти все. Но Давыдов считал, что судьба, спасши его, нанесла ему оскорбление, и потому решил пробиться на войну любым способом. В кампанию 1806 года он, чтобы потребовать назначения в передовые войска, ночью пробрался в спальню к русскому главнокомандующему фельдмаршалу Каменскому, которому было тогда почти семьдесят лет. Каменский и так был плох, а явление Давыдова просто добило его: через несколько дней фельдмаршал, крича что-то вроде «Спасайтесь, кто может!», бросил армию. Каменский был был при этом в заячьем тулупчике и бабьем платке. В 1807 году Давыдов, состоя адъютантом при Багратионе, отличился при Прейсиш-Эйлау, а потом, в Тильзите, куда его послал вместо себя Багратион, столкнулся нос к носу с Наполеоном. Давыдов любил рассказывать о том, как Наполеон уставился на него и как он не только выдержал взгляд императора французов, но и вынудил его отвести глаза.

Идея рейдов по французским тылам появилась у Давыдова едва ли не с начала похода – кто-то сказал тогда, что у Наполеона с собой только на 20 дней провианту. «А что же он будет делать потом? - подумал, услышав это, Давыдов.
- Если отбирать у него обозы и резать фуражиров, так его армия от голода помрет». К тому же, отступление тягостно, как на всех, действовало на него. Давыдову казалось, что пользы от него на этой войне – ни на грош, а Давыдов привык, что на каждом театре войны есть для него хоть маленькая, но не из последних роль.

Еще в июле Барклай-де-Толли создал «летучий отряд» барона Винцингероде, и приказал атаману Платову призывать крестьян на борьбу с неприятелем. Однако крестьяне не больно-то поднимались – боялись, как бы после замирения Александра с Наполеоном не взыскали с них за излишнее усердие. Винцингероде, получив немалые силы, чувствовал себя почти армией, а в августе был направлен прикрывать дорогу на Петербург, на которой и стоял. Давыдов считал, что «партизанить» надо не так: не дожидаться пока неприятель придет к тебе сам, а идти навстречу ему. Ловить, мешать, делать жизнь неприятеля на чужой земле невыносимой – вот предназначение партизана. (Отдельным удовольствием для Давыдова было то, что в этом случае он был сам себе царь, Бог и воинский начальник).

Разговор с Багратионом накануне получился не совсем такой, как хотелось Давыдову, но это, думал он теперь, видимо, было и хорошо. Начав говорить, Давыдов вдруг сорвался, и речь его стала горячее, чем нужно было, горячее даже, чем он мог сам от себя, при всей привычке к себе, ожидал: наговорил про то, что Барклай отступал, но и Кутузов отступает, что, если так дело пойдет дальше, то Москва будет взята, в ней императоры подпишут мир, и русские пойдут в Индию сражаться за французов! Вот эта Индия особенно мучила всех в русской армии – в 1801 году казаки ведь уже и тронулись туда в поход – только смерть императора Павла спасла их тогда (Александр велел казакам возвращаться).
- Если суждено погибнуть, то лучше я лягу здесь! – овладев, наконец, собой твердо сказал Давыдов. Он глянул на Багратиона – лицо того пылало, глаза горели. Багратион взял Давыдова за руку и сказал: - Нынче же пойду к Кутузову и изложу ему твои мысли...
«Поговорит ли сегодня?» - с тревогой думал Давыдов. Он понимал, что со дня на день будет большая битва. Сегодня ему еще могли дать приличных размеров отряд, а после битвы каждая сабля будет на счету. «Да еще буду ли сам жив?» - подумал Давыдов. Идея партизанства казалась ему простой и гениальной. Только тревожить неприятеля должен был не один отряд Винцингероде, а сотни, тысячи. «Тогда и крестьяне поднимутся… - думал Давыдов. – Сейчас-то в каждой деревне боятся: убьют они француза, а другие французы сожгут село. А если французов будут бить везде, так не угонятся сжигать».
Он закутался в бурку, закурил трубку и задумался, невидящими глазами уставившись на поле. Бедряга, не решаясь потревожить, сидел на коне рядом...

Только вечером 22 августа решилась судьба Давыдова, а может – и всей войны, Европы, Наполеона: Багратион вызвал Давыдова к себе и сообщил, что Кутузов согласен послать французам в тыл одну партию «для пробы», но сил дает мало – всего пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков.
- Он хочет, чтобы ты сам взялся за это дело… - сказал Багратион.
«А кто же еще?!» - удивленно подумал Давыдов и ответил:
- Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие, а потом уступить исполнение его другому. Вы сам знаете, что я готов на все, была бы только польза. Но для пользы – людей мало...
- Он больше не дает... - развел руками Багратион.
- Если так, то я иду с этим числом! – воскликнул Давыдов. – Авось открою путь большим отрядам.
- Я бы тебе дал сразу три тысячи, ибо не люблю ощупью дела делать, но об этом нечего говорить... - Багратион пожал плечами. – Кутузов сам назначил силу партии, надо повиноваться.
- Повинуюсь, - усмехнувшись, ответил Давыдов.
(Из-за канцелярских проволочек его отряд не смог выйти 23 августа, а 24-го был бой за Шевардино, и Давыдов остался сам: «как оставить пир, пока стучат стаканами?» - писал он потом. От армии партия Давыдова отправилась лишь 25 августа).